– Вагит Юсуфович, здесь, на форуме, вы сказали, что рынок нефти еще далек от стабильности. Значит ли это, что возвращение иранской нефти в случае снятия санкций в скором времени приведет к обвалу цен?

– Я говорил о том, что цены нестабильны сегодня, и потому они регулируются. Это значит, что всегда есть возможность увеличить или уменьшить объемы производства в рамках соглашения ОПЕК+. Оно своевременное, я его поддерживал всегда.

Но эти договоренности держат взаперти более 5 млн баррелей в сутки (сокращение добычи нефти в странах ОПЕК+ этим летом будет сведено к 5,7 млн б/с – прим. ТАСС). То есть это баррели, которые могут попасть на рынок, если договоренности нарушатся.

Иранская проблема будет решена, это не за горами. Информация идет позитивная о ходе переговоров. Поэтому, исходя из этой непредсказуемости, мы закладываем в бюджет цену в $50 за баррель.

– Получается, что рынок нефти теперь не может существовать без регулятора, и сделка ОПЕК+ должна быть бессрочной?

– Ну она уже пять лет существует и, скорее всего, сохранится. Но колебания на рынке возможны от нуля до бесконечности.

– Когда, по вашему мнению, цены придут к стабильности?

– Соглашение работает до весны 2022 года. Мы надеемся все, что к этому времени рынок восстановится. Плюс, наверное, скажется отложенный спрос. Все-таки люди почти два года ездят, летают и так далее. Люди будут перемещаться.

– Ограничения по ОПЕК+ не мешают России развивать будущие проекты? Не окажется так, что лет через 10 нам будет нечего добывать?

– Конечно, то, что мы в ограничениях по добыче находимся, сокращает инвестиционную привлекательность наших проектов. Плюс эти постоянные попытки изменить налоговую систему, они не влияют позитивно на инвестиционный климат нашей отрасли. В частности, эти изменения коснулись нашей Компании – месторождения Корчагина. Коснулось и других компаний, Татнефти, Газпром нефти.

Но мы пытаемся сохранить инвестиции на территории России, потому что понимаем свою социальную ответственность. Компания увеличила инвестиции в 2020 году по отношению к 2019-му. Это и модернизация нефтеперерабатывающих заводов, и разведочное бурение на новых площадях.

Мы все-таки оптимисты и ждем не только улучшения рыночной конъюнктуры, но и стабильности налогового законодательства.

– Что в итоге ударило по экономике Компании сильнее – пандемия или налоговые изъятия?

– Все сошлось в одной точке. Вообще-то в тяжелые времена, какими была пандемия, государство поддерживает крупных инвесторов, а у нас получилось так, что, наоборот, ужесточили налоговый режим. Это, конечно, не есть хорошо.

– Каковы потери ЛУКОЙЛа от отмены налоговых льгот?

– На налоговых изменениях мы потеряли где-то около 60 миллиардов рублей в год. Мы их компенсировали. За счет сокращения издержек, оптимизации затрат. Сократили инвестиции в сверхвязкие нефти. То есть в целом, конечно, экономический баланс сохранился.

Но я считаю, это неверно, когда по компании считают экономику, а не по отдельным проектам. Все-таки, объективно, надо, чтобы все проекты были эффективные, иначе деньги начнут перетекать из малоэффективных регионов и трудных извлекаемых запасов в простые месторождения. И мы просто исчерпаем ресурсную базу. Дальше что делать? Придется кратно увеличивать льготы для таких месторождений, чтобы мы могли восстановить там добычу нефти.

– Есть какие-то подробности о ходе переговоров с Минфином по новой группе НДД для таких проектов?

– Идет диалог. Параметры пока неизвестны.

– Минфин говорит, что хочет ограничить и рост дивидендных выплат. Это как-то скажется на дивидендной политике Компании?

– Мы платим дивиденды из свободного денежного потока, то есть за вычетом всех расходов на инвестиционные программы и налогов. Такая политика позволяет нам удовлетворить абсолютно все стороны процесса. То есть сначала государство, потом инвестиции и только потом наши акционеры.

Правда в том, что акционеры ЛУКОЙЛа приняли решение о создании инвестиционного фонда, куда будут перечислять часть своих дивидендов для реинвестиций в перспективные проекты.

– Какие это проекты? Они связаны с климатическими инициативами?

– Они в том числе и с климатическими инициативами связаны, с проектами в нефти и газохимии. Плюс на эти деньги строятся спортивные объекты, университет. Это все деньги акционеров, не государственные.

– Большой фонд?

– На начальном этапе – $0,5 млрд. По мере необходимости будет увеличиваться. Все будет зависеть от того, какие дивиденды будут платить.

– Когда вы ждете восстановления инвестиций ЛУКОЙЛа на докризисном уровне?

– После завершения сделки ОПЕК, максимального увеличения добычи нефти.

– Если подытожить тему кризиса, что вы назвали бы основным вызовом сейчас для нефтяной отрасли? Это климатические дебаты? Санкции?

– Это климатические дебаты. Сегодня они вносят нестабильность в перспективу развития нашей отрасли. Но они имеют под собой почву. Мы должны быть ответственными производителями.

Мы сегодня обязаны инвестировать в сокращение энергопотребления, в сокращение выбросов. Компания приняла, допустим, инвестиционный план сократить к 2030 году выбросы СО2. Это же требует денег. Отвлекает нас от нашего профильного бизнеса. Но мы понимаем, что это необходимо сделать, это заказ общества. Поэтому пойдем по этому пути. Будем ответственными производителями углеводородов с соблюдением всех требований экологического порядка.

– В конце этого года вы как раз планируете принять новую долгосрочную стратегию, где будут учтены требования по климату. Но для многих западных компаний это означает в последнее время постепенный отказ от традиционной добычи углеводородов. Так будет и у ЛУКОЙЛа?

– Нет, мы сокращать инвестиции в добычу нефти и газа не будем. Но параллельно будем развивать электроэнергетику и сокращать выбросы.

– Если отказ от инвестиций в нефть будет массовым, получается, цены снова могут уйти за $100 за баррель в будущем?

– Цена может быть бесконечная, все зависит от потребления.

В мире сегодня еще 7 млрд тонн угля производится. И почему-то никто не говорит, что надо запрещать его производство. Наиболее экологически чистое топливо – это углеводороды. Мы уже научились производить технологически чистый бензин, у него нет запаха сероводорода. Мы научились производить чистый полиэтилен, полипропилен. И так далее.

Почему мы концентрируемся на этой отрасли? Потому что, как я думаю, человечество не обойдется в ближайшие десятилетия без нашего продукта.

– Спасибо за интервью.